Белая цыганка

Даниил Григорьевич и Софья Исааковна Ливиковы имели свой маленький гешефт при ростовском городском театре: муж мастерил театральные шляпы и прочие головные уборы, жена делала парики, накладные усы и бороды. От трудов праведных не наживёшь палат каменных, а всё же семья не бедствовала, и одну из четырёх дочерей даже отправили учиться в консерваторию, – но самую младшую музыке не учили, хотя петь Изабелла всегда любила.

Однажды её пение услыхал сосед, скрипач симфонического оркестра. Поражённый, он попытался уговорить родителей показать девочку хорошему преподавателю, но отец не рискнул: две дочери в консерватории – это многовато для бедной еврейской семьи. Однако сосед не унимался, и едва Изабелле исполнилось шестнадцать, предложил ей выступить в концерте на летней площадке театра.

«Я пела романс из репертуара модной в ту пору Натальи Плевицкой  "По старой Калужской дороге". Спела два куплета и… комар влетел мне прямо в рот, открытый на высокой ноте. Я поперхнулась, закашлялась и убежала со сцены, решив, что это конец моей карьеры. Но мне дали водички, утешили, уговорили спеть заново. Зрители встретили меня аплодисментами и заставили исполнить еще две песни».

Папе пришлось капитулировать. Беллу отправили в Петербург, сестра Анна отвела её в консерваторию к своему профессору. После прослушивания тот сказал Анне: «У вашей сестры незаурядный голос – низкий, с красивым редким тембром, почти контральто. Судьба послала ей природную постановку голоса. Учиться не надо. Ни в коем случае! Сведите ее с хорошим эстрадным певцом, пусть выучит с ней несколько песен – и она готовая певица».

Вот так и получилось, что «Мадам Вечный Аншлаг» до конца жизни не знала музыкальной грамоты – что, впрочем, не мешало ей с блеском выступать на сценах нашего Большого театра и парижского концертного зала «Олимпия». Но до этих взлётов было ещё далеко. Пока она просто пела в своём неподражаемом стиле, напоминавшем цыганскую манеру исполнения, за что даже была прозвана «белой цыганкой».

Шла первая мировая война, когда Изабелла приехала в Москву – на прослушивание в сад «Эрмитаж», знаменитый своими эстрадными концертами. Всё прошло удачно, оставалось лишь подписать контракт, но тут выяснилось, что начинающей артистке всего 17 лет. Импресарио расстроился даже сильнее, чем сама Изабелла; когда он уговаривал певицу прийти через год именно к ним, она улыбалась, потому что знала: всё у неё получится. И действительно, вскоре состоялся дебют Изабеллы Юрьевой (такую фамилию взяла она для сцены).

Выступления в Москве имели успех, но времена настали непростые: революция, гражданская война, всякого рода «чистки»… однако удалось как-то приспособиться и к такой обстановке. Юрьева продолжала выступать и даже приобрела некоторую известность – но только в Москве, и это её не устраивало. Хотя в 1920-е годы основная административно-политическая жизнь советской России кипела в Москве, центр культурной жизни пока ещё оставался в Петрограде. Поэтому Изабеллу очень заинтересовала новость о приезде из Питера администратора по фамилии Рафаэль.

На сцене сада «Эрмитаж» он организовал прослушивание для молодых артистов, чтобы пригласить в Петроград тех, кого сочтёт перспективными. Изабелла постаралась произвести на него впечатление – она словно чувствовала, какую роль сыграет в её судьбе эта поездка. Рафаэль подписал с ней контракт на тех же условиях, что и с более известными артистами: Смирновым-Сокольским, Хенкиным и Утесовым – по двадцать рублей за выступление.

Два червонца по тем временам составляли сумму настолько серьёзную, что в Питере бухгалтерия закатила скандал. За подписание такого контракта с никому не известной певичкой несчастного администратора вызвали на ковёр и чуть не уволили. Из-за дубовой двери доносилось: «Что вы себе думали, Рафаэль?..» – «Я увидел, услышал и умер. И вы умрете!..» – «Да заберите её в обратно Москву и чтобы вы были здоровы!»

На прослушивание, куда были приглашены московские артисты, Юрьеву даже пускать не хотели, но Рафаэль настоял на своём, для него ведь это была единственная возможность не вылететь с работы.

Восприняв ситуацию, как вызов, Изабелла шагнула в слепящие лучи прожекторов, как под дуло дуэльного пистолета – предельно собранная, скрывающая волнение под внешним спокойствием. После второй песни захлопали, после третьей аплодисменты раздались такие, что она поняла: в зале не только отборочная комиссия, но и зрители. По окончании прослушивания оказалось, что первые ряды занимали директора кинотеатров, эстрадные администраторы, люди из мира оперы.

Юрьева получила сразу несколько предложений и даже немного растерялась, но тут из зала раздался голос (как ей показалось, тот самый, что доносился недавно из-за дубовой двери): «Позвольте, я возьму ее к себе». На сцену взбежал молодой брюнет, поцеловал Изабелле руку и сказал: «Вы не только прекрасная певица, но и красивая женщина».

Он и сам был «интересный мужчина», как выражались в те годы. Иосиф Аркадьевич Эпштейн, юрист по образованию, а по роду деятельности – главный администратор театрального концерна, никогда не чувствовал себя обделённым вниманием прекрасного пола. Но в этот вечер решилась его судьба: голос Юрьевой что-то перевернул в его душе, а взглянув в сияющие глаза Изабеллы, он понял, что никто другой ему не нужен.

Юрьева тоже не испытывала недостатка в поклонниках. Конечно, в смысле карьерных перспектив администратор в сравнении с множеством прочих претендентов имел преимущества весьма существенные (и даже решающие, с точки зрения большинства артисток), но Изабеллу покорило не это. Для Иосифа никак не разделялись его любовь к ней как к женщине и восхищение талантом певицы. Он принимал её предназначение и готов был сделать его смыслом собственной жизни.

Он стал её мужем, администратором, а также ангелом-хранителем, оберегавшим от её чересчур назойливых поклонников, среди которых встречались и люди довольно влиятельные. Слова для песен, ставших в её исполнении самыми популярными, тоже написал он (под псевдонимом Иосиф Аркадьев). С присущим ему юмором сравнивал себя с Федей Протасовым, при случае то напевая, то произнося с театральной патетикой любимую фразу: «Я погиб за цыганский романс».

Поистине, выбирая себе мужчину, женщина выбирает и судьбу. Изабелла ни разу не пожалела о своём выборе. Все те 46 лет, что они с Иосифом прожили вместе, муж был для неё защитой и опорой. Вместе они мчались в такси по предрассветным парижским улицам в ту декабрьскую ночь, когда у Изабеллы начались родовые схватки. Год спустя вместе читали полученную из Ленинграда телеграмму с известием о смерти маленького Володи. У единственного сына был порок сердца, и родители никогда не покидали его, – но в тот раз, уезжая в Москву на выступления, ненадолго оставили малыша у родственников.

Иосифу пришлось принять непростое решение – хоронить сына он уехал один, велев жене остаться в Москве. До концерта оставалось всего пару дней, и билеты были распроданы. Муж сумел бы найти способ отменить выступление и выплатить неустойку, но он знал, что выход на сцену заставит Изабеллу отключиться от мыслей о сыне.

В те годы не существовало бульварной прессы, была только советская, и потому личное горе артистки не стало достоянием публики (да и вообще в начале ХХ века свою личную жизнь люди не выставляли на всеобщее обозрение). Поэтому публика наслаждалась полным страсти и печали голосом, не пытаясь понять, отчего немудрёные, в общем-то, слова этих песен так берут за душу. А в ложе над рампой, стиснув лицо в ладонях, задыхалась в рыданиях подруга певицы, единственный человек в зале, который – знал.

Через несколько лет советская власть всерьёз взялась строить социализм, а заодно принялась строить и всех присутствовавших. Индустриализацией и коллективизацией не ограничились, развернули борьбу с любыми отступлениями от генеральной линии партии. Критики вроде тех, что у Булгакова призывали «крепко ударить по пилатчине и тем богомазам, что пытаются протащить её в печать», принялись наклеивать ярлыки и бороться с есенинщиной, цыганщиной и прочим «упадочничеством». И в том самом зале мюзик-холла на Триумфальной (будущей Маяковской) площади, где когда-то бисировала Изабелла Юрьева, концерты стали напоминать сеансы черной магии с последующим её разоблачением – только в данном случае сначала кто-нибудь из комиков выходил с пародией на произведения в жанре романса, а потом должна была выйти Юрьева и петь перед публикой, уже и не знающей, то ли освистывать артистку полагается, то ли можно всё-таки похлопать.

Увидев, как Изабелла рыдает за кулисами, Иосиф коротко сказал: «Хватит! Выступать больше не будешь! С голоду не умрем». И на целых семь лет выступления прекратились, тем более что инстинкт самосохранения отчётливо требовал не находиться на виду. Как удавалось Иосифу держаться на плаву, можно только предполагать. В хорошие времена он интересовался антиквариатом, а это штука получше валюты и камешков: и дорожает с каждым годом, и сделки с предметами старины закон не запрещает. Единственная проблема в ликвидности, но при наличии хороших связей с понимающими людьми продать можно что угодно – а связей у бывшего администратора хватало.

После 1937-го, когда ежовщина так почистила страну, что бороться с лёгкой музыкой стало просто неуместно, Юрьева смогла возобновить концерты, и популярность к ней стремительно вернулась. Гонорары были такие, что Иосиф сумел вступить в кооператив «Творчество», и вскоре они справили новоселье в Трёхпрудном.

А потом началась война. Агитбригады ездили по фронтам, поднимали воинский дух. Несколько советских песен разучила и Юрьева, но исполнить их ни разу не довелось – как только ведущий объявлял её выступление, бойцы начинали требовать «Белую ночь», «Если можешь, прости», «Все впереди»… Людям, живущим на линии фронта, хочется не патетики, а простых человеческих чувств из мирной жизни, которой им так не хватает.

Она выступала в госпиталях и на заледеневшем Кольском полуострове, в разрушенном Сталинграде и в Ленинграде, где за время блокады дала более ста концертов.

Так уж у нас повелось, что если властям припекает, то сразу «Братья и сестры!» и много высоких слов о родине, а как беда чуть отступила, государство очень доходчиво каждому объяснит, что ты никто и звать никак, и делается это обычно на ярких примерах. Печально знаменитое постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», превратившее Зощенко и Ахматову в тренажёры для битья, имело целью не персоналии, а общее закручивание гаек.

Досталось и «цыганщине». Романс, как буржуазный пережиток, обрекли на забвение. Вместе с ним предстояло уйти в небытие и «белой цыганке».

Судьба, которая непременно всё уравновешивает, Изабелле Юрьевой неизрасходованную творческую энергию конвертировала в долголетие – как в армии отбывающим в командировку выдают пищевое довольствие сухим пайком. Впрочем, всё сложилось не так уж плохо: Иосиф Аркадьевич возобновил свои операции с антиквариатом, так что заботиться о хлебе насущном Изабелле Даниловне не приходилось, а выходить на сцену для исполнения любовных романсов – на шестом десятке уже не очень-то и уместно, не правда ли?..

Только вот зачем и в этом возрасте Судьба ей сохранила голос? Тот самый, низкий и страстный, очаровавший не только администратора Иосифа Эпшейна, но и диктатора Иосифа Сталина – а он действительно любил слушать её пластинки.

Умер генсек и упокоился в мавзолее; и был вынесен из мавзолея и без особых почестей похоронен у кремлёвской стены. Умер и муж, оставив её в одиночестве на 72 году жизни. А она всё жила год за годом, потихоньку продавая вещицы из коллекции супруга, всеми забытая… Но оказалось – не всеми. И человек, вспомнивший о ней раньше других, по странному стечению обстоятельств тоже звался Иосиф.

Вхожий в самый высокие кабинеты, Иосиф Кобзон мог бы решить её бытовые проблемы, если бы в этом была нужда. Но единственное желание, пронесённое Юрьевой через годы забвения, было – петь. Пусть изменилось время и публика тоже изменилась – но голос Юрьевой остался прежним, да и сама она, миниатюрная и стройная, отнюдь не казалась ветхой, когда на шпильках вышла на сцену Театра эстрады… а ей ведь было уже 93 года!

Звание народной артистки России ей присвоили, минуя «заслуженную». Ещё через несколько лет Изабеллу Даниловну наградили орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени – словно правительство торопилось почтить певицу, пока она ещё жива.

А она жила себе спокойно, словно знала, что отпущенный ей век – целиком и полностью в её распоряжении. И вместо «столетия со дня рождения» взяла да и позволила отметить свой круглый юбилей! Такое небывалое событие отпраздновали в Концертном зале «Россия».

В зале не было людей её поколения – только люди, полюбившие голос Изабеллы Юрьевой, когда мамы или бабушки ставили пластинки, доставая их из пожелтевших конвертов. Иосиф Кобзон на руках вынес ее на сцену и поставил перед микрофоном. Маленькая и сухонькая, Изабелла Даниловна уже выглядела, как старушка. Но голос Юрьевой в тот день звучал так же, как и в прежние года.

Конечно, сейчас и тексты песен, и манера исполнения Юрьевой уже кажутся такими же странными, как её твёрдо выговариваемое «ч», но что с того?.. Это человек-эпоха. Атмосфера шипящих патефонов и немого синематографа, крепдешиновых платьев и шляпок с вуалетками мгновенно возникает в воображении, стоит лишь услышать её чувственное контральто: