Папе пришлось капитулировать. Беллу отправили в Петербург, сестра Анна отвела её в консерваторию к своему профессору. После прослушивания тот сказал Анне: «У вашей сестры незаурядный голос – низкий, с красивым редким тембром, почти контральто. Судьба послала ей природную постановку голоса. Учиться не надо. Ни в коем случае! Сведите ее с хорошим эстрадным певцом, пусть выучит с ней несколько песен – и она готовая певица».
Вот так и получилось, что «Мадам Вечный Аншлаг» до конца жизни не знала музыкальной грамоты – что, впрочем, не мешало ей с блеском выступать на сценах нашего Большого театра и парижского концертного зала «Олимпия». Но до этих взлётов было ещё далеко. Пока она просто пела в своём неподражаемом стиле, напоминавшем цыганскую манеру исполнения, за что даже была прозвана «белой цыганкой».
Шла первая мировая война, когда Изабелла приехала в Москву – на прослушивание в сад «Эрмитаж», знаменитый своими эстрадными концертами. Всё прошло удачно, оставалось лишь подписать контракт, но тут выяснилось, что начинающей артистке всего 17 лет. Импресарио расстроился даже сильнее, чем сама Изабелла; когда он уговаривал певицу прийти через год именно к ним, она улыбалась, потому что знала: всё у неё получится. И действительно, вскоре состоялся дебют Изабеллы Юрьевой (такую фамилию взяла она для сцены).
Выступления в Москве имели успех, но времена настали непростые: революция, гражданская война, всякого рода «чистки»… однако удалось как-то приспособиться и к такой обстановке. Юрьева продолжала выступать и даже приобрела некоторую известность – но только в Москве, и это её не устраивало. Хотя в 1920-е годы основная административно-политическая жизнь советской России кипела в Москве, центр культурной жизни пока ещё оставался в Петрограде. Поэтому Изабеллу очень заинтересовала новость о приезде из Питера администратора по фамилии Рафаэль.
На сцене сада «Эрмитаж» он организовал прослушивание для молодых артистов, чтобы пригласить в Петроград тех, кого сочтёт перспективными. Изабелла постаралась произвести на него впечатление – она словно чувствовала, какую роль сыграет в её судьбе эта поездка. Рафаэль подписал с ней контракт на тех же условиях, что и с более известными артистами: Смирновым-Сокольским, Хенкиным и Утесовым – по двадцать рублей за выступление.
Два червонца по тем временам составляли сумму настолько серьёзную, что в Питере бухгалтерия закатила скандал. За подписание такого контракта с никому не известной певичкой несчастного администратора вызвали на ковёр и чуть не уволили. Из-за дубовой двери доносилось: «Что вы себе думали, Рафаэль?..» – «Я увидел, услышал и умер. И вы умрете!..» – «Да заберите её в обратно Москву и чтобы вы были здоровы!»
На прослушивание, куда были приглашены московские артисты, Юрьеву даже пускать не хотели, но Рафаэль настоял на своём, для него ведь это была единственная возможность не вылететь с работы.
Восприняв ситуацию, как вызов, Изабелла шагнула в слепящие лучи прожекторов, как под дуло дуэльного пистолета – предельно собранная, скрывающая волнение под внешним спокойствием. После второй песни захлопали, после третьей аплодисменты раздались такие, что она поняла: в зале не только отборочная комиссия, но и зрители. По окончании прослушивания оказалось, что первые ряды занимали директора кинотеатров, эстрадные администраторы, люди из мира оперы.
Юрьева получила сразу несколько предложений и даже немного растерялась, но тут из зала раздался голос (как ей показалось, тот самый, что доносился недавно из-за дубовой двери): «Позвольте, я возьму ее к себе». На сцену взбежал молодой брюнет, поцеловал Изабелле руку и сказал: «Вы не только прекрасная певица, но и красивая женщина».
Он и сам был «интересный мужчина», как выражались в те годы. Иосиф Аркадьевич Эпштейн, юрист по образованию, а по роду деятельности – главный администратор театрального концерна, никогда не чувствовал себя обделённым вниманием прекрасного пола. Но в этот вечер решилась его судьба: голос Юрьевой что-то перевернул в его душе, а взглянув в сияющие глаза Изабеллы, он понял, что никто другой ему не нужен.
Юрьева тоже не испытывала недостатка в поклонниках. Конечно, в смысле карьерных перспектив администратор в сравнении с множеством прочих претендентов имел преимущества весьма существенные (и даже решающие, с точки зрения большинства артисток), но Изабеллу покорило не это. Для Иосифа никак не разделялись его любовь к ней как к женщине и восхищение талантом певицы. Он принимал её предназначение и готов был сделать его смыслом собственной жизни.
Он стал её мужем, администратором, а также ангелом-хранителем, оберегавшим от её чересчур назойливых поклонников, среди которых встречались и люди довольно влиятельные. Слова для песен, ставших в её исполнении самыми популярными, тоже написал он (под псевдонимом Иосиф Аркадьев). С присущим ему юмором сравнивал себя с Федей Протасовым, при случае то напевая, то произнося с театральной патетикой любимую фразу: «Я погиб за цыганский романс».
Поистине, выбирая себе мужчину, женщина выбирает и судьбу. Изабелла ни разу не пожалела о своём выборе. Все те 46 лет, что они с Иосифом прожили вместе, муж был для неё защитой и опорой. Вместе они мчались в такси по предрассветным парижским улицам в ту декабрьскую ночь, когда у Изабеллы начались родовые схватки. Год спустя вместе читали полученную из Ленинграда телеграмму с известием о смерти маленького Володи. У единственного сына был порок сердца, и родители никогда не покидали его, – но в тот раз, уезжая в Москву на выступления, ненадолго оставили малыша у родственников.
Иосифу пришлось принять непростое решение – хоронить сына он уехал один, велев жене остаться в Москве. До концерта оставалось всего пару дней, и билеты были распроданы. Муж сумел бы найти способ отменить выступление и выплатить неустойку, но он знал, что выход на сцену заставит Изабеллу отключиться от мыслей о сыне.
В те годы не существовало бульварной прессы, была только советская, и потому личное горе артистки не стало достоянием публики (да и вообще в начале ХХ века свою личную жизнь люди не выставляли на всеобщее обозрение). Поэтому публика наслаждалась полным страсти и печали голосом, не пытаясь понять, отчего немудрёные, в общем-то, слова этих песен так берут за душу. А в ложе над рампой, стиснув лицо в ладонях, задыхалась в рыданиях подруга певицы, единственный человек в зале, который – знал.
Через несколько лет советская власть всерьёз взялась строить социализм, а заодно принялась строить и всех присутствовавших. Индустриализацией и коллективизацией не ограничились, развернули борьбу с любыми отступлениями от генеральной линии партии. Критики вроде тех, что у Булгакова призывали «крепко ударить по пилатчине и тем богомазам, что пытаются протащить её в печать», принялись наклеивать ярлыки и бороться с есенинщиной, цыганщиной и прочим «упадочничеством». И в том самом зале мюзик-холла на Триумфальной (будущей Маяковской) площади, где когда-то бисировала Изабелла Юрьева, концерты стали напоминать сеансы черной магии с последующим её разоблачением – только в данном случае сначала кто-нибудь из комиков выходил с пародией на произведения в жанре романса, а потом должна была выйти Юрьева и петь перед публикой, уже и не знающей, то ли освистывать артистку полагается, то ли можно всё-таки похлопать.
Увидев, как Изабелла рыдает за кулисами, Иосиф коротко сказал: «Хватит! Выступать больше не будешь! С голоду не умрем». И на целых семь лет выступления прекратились, тем более что инстинкт самосохранения отчётливо требовал не находиться на виду. Как удавалось Иосифу держаться на плаву, можно только предполагать. В хорошие времена он интересовался антиквариатом, а это штука получше валюты и камешков: и дорожает с каждым годом, и сделки с предметами старины закон не запрещает. Единственная проблема в ликвидности, но при наличии хороших связей с понимающими людьми продать можно что угодно – а связей у бывшего администратора хватало.
После 1937-го, когда ежовщина так почистила страну, что бороться с лёгкой музыкой стало просто неуместно, Юрьева смогла возобновить концерты, и популярность к ней стремительно вернулась. Гонорары были такие, что Иосиф сумел вступить в кооператив «Творчество», и вскоре они справили новоселье в Трёхпрудном.
А потом началась война. Агитбригады ездили по фронтам, поднимали воинский дух. Несколько советских песен разучила и Юрьева, но исполнить их ни разу не довелось – как только ведущий объявлял её выступление, бойцы начинали требовать «Белую ночь», «Если можешь, прости», «Все впереди»… Людям, живущим на линии фронта, хочется не патетики, а простых человеческих чувств из мирной жизни, которой им так не хватает.
Она выступала в госпиталях и на заледеневшем Кольском полуострове, в разрушенном Сталинграде и в Ленинграде, где за время блокады дала более ста концертов.
Так уж у нас повелось, что если властям припекает, то сразу «Братья и сестры!» и много высоких слов о родине, а как беда чуть отступила, государство очень доходчиво каждому объяснит, что ты никто и звать никак, и делается это обычно на ярких примерах. Печально знаменитое постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», превратившее Зощенко и Ахматову в тренажёры для битья, имело целью не персоналии, а общее закручивание гаек.
Досталось и «цыганщине». Романс, как буржуазный пережиток, обрекли на забвение. Вместе с ним предстояло уйти в небытие и «белой цыганке».
Судьба, которая непременно всё уравновешивает, Изабелле Юрьевой неизрасходованную творческую энергию конвертировала в долголетие – как в армии отбывающим в командировку выдают пищевое довольствие сухим пайком. Впрочем, всё сложилось не так уж плохо: Иосиф Аркадьевич возобновил свои операции с антиквариатом, так что заботиться о хлебе насущном Изабелле Даниловне не приходилось, а выходить на сцену для исполнения любовных романсов – на шестом десятке уже не очень-то и уместно, не правда ли?..
Только вот зачем и в этом возрасте Судьба ей сохранила голос? Тот самый, низкий и страстный, очаровавший не только администратора Иосифа Эпшейна, но и диктатора Иосифа Сталина – а он действительно любил слушать её пластинки.
Умер генсек и упокоился в мавзолее; и был вынесен из мавзолея и без особых почестей похоронен у кремлёвской стены. Умер и муж, оставив её в одиночестве на 72 году жизни. А она всё жила год за годом, потихоньку продавая вещицы из коллекции супруга, всеми забытая… Но оказалось – не всеми. И человек, вспомнивший о ней раньше других, по странному стечению обстоятельств тоже звался Иосиф.
Вхожий в самый высокие кабинеты, Иосиф Кобзон мог бы решить её бытовые проблемы, если бы в этом была нужда. Но единственное желание, пронесённое Юрьевой через годы забвения, было – петь. Пусть изменилось время и публика тоже изменилась – но голос Юрьевой остался прежним, да и сама она, миниатюрная и стройная, отнюдь не казалась ветхой, когда на шпильках вышла на сцену Театра эстрады… а ей ведь было уже 93 года!
Звание народной артистки России ей присвоили, минуя «заслуженную». Ещё через несколько лет Изабеллу Даниловну наградили орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени – словно правительство торопилось почтить певицу, пока она ещё жива.
А она жила себе спокойно, словно знала, что отпущенный ей век – целиком и полностью в её распоряжении. И вместо «столетия со дня рождения» взяла да и позволила отметить свой круглый юбилей! Такое небывалое событие отпраздновали в Концертном зале «Россия».
В зале не было людей её поколения – только люди, полюбившие голос Изабеллы Юрьевой, когда мамы или бабушки ставили пластинки, доставая их из пожелтевших конвертов. Иосиф Кобзон на руках вынес ее на сцену и поставил перед микрофоном. Маленькая и сухонькая, Изабелла Даниловна уже выглядела, как старушка. Но голос Юрьевой в тот день звучал так же, как и в прежние года.
Эпилог
Конечно, сейчас и тексты песен, и манера исполнения Юрьевой уже кажутся такими же странными, как её твёрдо выговариваемое «ч», но что с того?.. Это человек-эпоха. Атмосфера шипящих патефонов и немого синематографа, крепдешиновых платьев и шляпок с вуалетками мгновенно возникает в воображении, стоит лишь услышать её чувственное контральто:
Мне сегодня так больно, слезы взор мой туманят,
Эти слезы невольно я роняю в тиши.
Твои письма читаю, не могу оторваться
И листки их целую – если можешь, прости!